"Прости"
Тяжелое грозовое небо…Тяжелое грозовое небо содрогалось от могучих раскатов грома, яркие всполохи молний были единственным освещением пустого, словно бы выжженного холма. Ветер вгрызался в волосы и вбивал в лицо холодные иглы зарождающегося ливня.
Он стоял на вершине холма, привычно сжимая тонкими пальцами верный посох. Неподвижный и спокойный, он ждал, и лишь изредка зябко оправлял тяжелые пластины наплечных пластин церемониальной мантии. Здесь и сейчас, в этом чужом Мире, ему некого было пугать своим истинным нечеловеческим обликом, пусть рядом с ним стояли двое – два серпента, два существа, чье существование как вида в рамках этого Мира само по себе считалось мифом, созданным прессой для отвода глаз от реальных проблем экономики, политики и прочей мишуры цивилизации. Бело-синий Шессар, вождь последнего Гнезда Детей Змея, и золотисто-коричневая Николь, женщина, сумевшая рассмотреть за личиной чудовища личность и полюбившая мужчину в теле змея. Их любви мешало лишь то, что он был серпентом, а она – человеком. Глядя на этих двоих, счастливых и несчастных одновременно, маг из иного Мира, встретивший и потерявший свою любовь, просто не мог не вмешаться. Ради их счастья он поступился правилами и теперь расплачивался за свои грехи. Лишенный Силы, он мог теперь только лишь дожидаться Карателей, все равно у него не было смысла цепляться за жизнь. У ошибки природы не может быть жизни, даже если эта ошибка – странствующий бог…
Серпенты зябко кутались в цветастые накидки и прижимали к телу намокшие перья. Они проигнорировали его просьбу остаться в Гнезде и не вмешиваться в происходящее, а в результате уже с полчаса терпели такой противный для их солнечного народа дождь. Маг не понимал, зачем они здесь. Вне всяких сомнений, Шессар владел кое-какой магией, но и он, и Николь отличались благоразумием и должны были понимать, что ацтекские ритуалы – ничто в сравнении с могуществом Карателей, забирающих силу богов…
-Най… - позвала Николь и подползла ближе. Маг не без удовольствия отметил, что она уже научилась достаточно ровно держаться на хвосте. Женщина аккуратно положила узкую ладонь на его церемониальное оплечье и тихо спросила: - Давай мы спрячем тебя? Вдруг не найдут?
-Бесполезно, - спокойно ответил маг, даже не взглянув на нее. – У меня один путь теперь - принять наказание.
-Нечестно… - понуро опустила голову Николь. Маг хотел ответить, что и этот, и все прочие Миры одинаково нечестны, но не хотел расстраивать. Хотел успокоить и поддержать, но не хотел врать. А ему самому… С некоторых пор ему стало до оглушающей степени все равно, что будет с ним самим. Не хотелось только впутывать этих двоих в свои беды.Славные ребята…
В облаках, среди грозовых туч, забрезжил неестественный янтарный свет, и маг, даже не пошевелившись, произнес:
-А вот и они.
Серпенты поежились – но не от накрывшей их с головой чудовищной, чужой Силы, а от тона их доброго друга – пренебрежительного и почти насмешливого. Словно не он вовсе был жертвой, а те, кто из далекой неизвестности спускались на потоках янтарного света в черную и холодную пасть грозы. Далеко от продуваемого всеми ветрами холма…***
Далеко от продуваемого всеми ветрами холма, в шумном городе, столице совсем другой страны, молодой поэт и певец в злобе отшвырнул свою любимую перьевую ручку. По бумаге и столу зацвели пятна омерзительных клякс. Кассус отвел взгляд. Эмоции брали верх, и кровь буквально кипел от бессильной злобы. Хотелось выть.
Люмине вскочил и заходил взад-вперед по небольшой комнатушке, которая служила ему одновременно и спальней, и гостиной, и рабочим кабинетом. Он жил в просторной двухкомнатной квартире, но вторую комнату уже год держал запертой – с тех пор, как…
Кассус от души приложился лбом об стену. Он не хотел вспоминать ту ночь. Это было слишком больно – поэтому он и закрыл спальню, но с тех пор что-то в его жизни переменилось. Он думал, что справится, что предательство той, кому он однажды вверил свою жизнь, сотрется и забудется… Но с каждым днем только становилось хуже. Он пытался забыть, но ее лицо, издевательски плавно и естественно перетекающее в мужское, по-прежнему четко всплывало в памяти. А после того концерта… Когда его спасло то существо из выпуска новостей… он стал сам не свой. Ведь пока тот серпент сражался с балкой, пока пытался разгрести завал, Кассус, несмотря на плохой свет, рассмотрел его, его лицо – и узор на лице. Тот самый узор…
Кассус не мог думать ни о чем и ни о ком. За весь последний год он не написал ни одной толковой песни. Собственно, он и пел с большим трудом. А в последнее время все чаще к нему стало приходить чувство сожаления… и стыда. А еще Люмине все отчетливее понимал, что более всего на свете хочет с ней… с ним поговорить.
Поэт легко вызвал в памяти его необычное лицо, даже не задумавшись над тем, что впервые за весь этот год делает это намеренно, сознательно. Волевые, но плавные, в чем-то женственные черты, желтые глаза с горизонтальной прорезью зрачка, узкого, словно щелка, длинные, как у фентезийных эльфов, двойные уши и… печаль. Неистребимая печаль, одиночество, боль… Кассус уже не помнил, каких гадостей он наговорил тогда мужчине под маской женщины, когда тот раскрыл свою тайну. Зато Люмине отчетливо запомнил его ответные слова: «Если ты вдруг захочешь со мной поговорить – просто позови меня по имени…» Он представился тогда, но Кассус был слишком зол, чтобы запоминать. Ее звали Наяда Келли. А как звали его?..
Поэт схватился за голову. Сердце бешено колотилось, словно чуя беду, словно за ним по пятам гналась сама смерть.
-Вспоминай… - невидящим взглядом вонзившись в стену, простонал он. – Наяда… Наяда… Наядар… Наядар!
Легкое чувство триумфа… но одного имени было мало. У него была фамилия – длинная, сложная… И в ней слышалась песня звезд. Кассус снова ударился лбом об стену: «Вспоминай же…» Наядар без страха смотрел на пришедших за его головой Карателей …***
Наядар без страха смотрел на пришедших за его головой Карателей – четверо в светло-серых балахонах, прячущие свои истинные лица под масками Древних – вершители их воли, палачи провинившихся и просто отличающихся, что, впрочем, для них одно и то же. Убийцы. Наядар заметил, что при появлении этой четверки, Николь испуганно ойкнула и прижалась к Шессару: даже слабые маги вроде серпентов могли чувствовать колоссальную мощь этих творений самого Ядра.
-Ты знаешь, зачем мы здесь? – полностью следуя положенной процедуре, спросил Первый.
-Да, - спокойно отвечал Наядар.
-Ты нарушил Первое Правило, Демиург. Ты вмешался в судьбы мирян… - Маска слегка качнулась в сторону шокированных словом «Демиург» серпентов. – Ты знаешь, что за наказание ждет тебя?
-Да.
-Ты готов?
-Да.
-Есть ли в этом Мире душа, желающая позвать тебя?
-Нет, - без промедления ответил Демиург, пусть ему и хотелось произнести совсем другое. Это означало бы, что он как бог нужен душам этого Мира, но он не был даже уверен в том, что его имя помнят… Однако вперед вдруг выдвинулся воинственно распушивший перья Шессар, закрыл Наядара бело-синим крылом и решительно заговорил:
-Я не позволю вам ничего сделать с моим другом.
-Шес, уйди, - прошептал маг. – Ты их и пальцем тронуть не можешь.
В ответ серпент только изогнулся, подтягивая под себя хвост в боевую стойку, и грозно зашипел. Наядар попытался оттолкнуть глупого мирянина в сторону, но ничего не вышло, а безжалостные Каратели уже приняли решение.
-Ты и эта женщина. – Палец в белой латной перчатке с крючковатыми когтями из алого кристалла указал на серпентов. – Вы стали причиной нарушения Демиургом Правил. – Первый положил ладонь на эфес висящего на поясе меча и тем же бесцветным голосом добавил: - Вы тоже будете уничтожены…
Не успел Первый до конца озвучить приговор, как к янтарному свету их лучезарного присутствия добавилось тревожное алое сияние вдруг оживших кристаллов в посохе Наядара. То, что он делал, строго запрещалось Правилами, но ему теперь было на это трижды плевать, и он жег магическую основу самого себя, чтобы защитить творение рук своих… Своих единственных друзей. Вокруг серпентов выросла радужная сфера антимагического щита. Сияющий посох описал в воздухе красивую дугу, собирая в своих кристаллах магический фон Мира, и замер, мерцая в темноте огнями неземных сил. По рукам Демиурга поползли опасно потрескивающие змейки молний.
-Не трогайте их! – рявкнул Наядар.
-Глупый мальчишка… - В голосе Первого прорезалось нечто, похожее на сожаление. – Тебе ведь не справиться с Карателями.
-Знаю.
Первый со вздохом достал меч.
-Разочаровываешь, мой мальчик.
В мага-отступника полетела первая связка проклятий – и разбилась об идеальную защиту. Наядар скинул мешающую движениям мантию и, раскручивая посох, подошел ближе.
-Я никогда не был «твоим мальчиком». Как и ты никогда не был мне настоящим отцом.
-Глупый. Ты не победишь.
-Знаю. Но попытаться стоит.
«Все равно вся жизнь моя – бунт», - подумал молодой по меркам своей расы маг, краем глаза наблюдая за изумленными этим диалогом серпентами. Они не ошиблись и все поняли правильно, но в Мире-Ядре, среди Демиургов, родственные связи не становятся аргументом для оправдания на казни. Най отбросил глупые мысли и нанес первый ответный удар. В голове остался лишь один образ, покинутый год назад. Белые лилии, запах сценического грима, доброе, счастливое лицо с не смывшейся до конца косметикой… Ради этого образа-воспоминания ему вдруг невероятно захотелось выжить. Но удары Карателей, от которых содрогалась сама реальность, он не мог долго выдерживать.
Когда Демиург нарушает Закон, его организм, спроектированный для безоговорочного следования Правилам, включает механизмы магической блокировки, оставляющей только обусловленную необходимостью выживания способность к трансформации тела. Но Най был «дефектным» с самого рождения и не удивился, обнаружив брешь в своих блоках. Но той толики магии, что питала его, просачиваясь через эту брешь, было категорически мало, и маг пропустил удар. Брызнула кровь. За ним немедленно последовал второй, уже магический – перед глазами побелело, а потом один из мечей вспорол бок.
Град ударов, рвущих в клочья тело, сознание и магическую сущность.
Боль…
Агония…
Лежа на холодной земле, залитый собственной кровью, беспомощный и жалкий, он только и мог, что прошептать внутрь себя: «Прощай…» А мутный, едва фокусирующийся взгляд уже встречал опускающийся на шею клинок. «…Кериатрис… Келиарис…» ***
«…Кериатрис… Келиарис…» - лихорадочно перебирал Люмине, пытаясь выудить из памяти дорогие звуки. Каким-то непонятным, не имеющим порядкового номера чувством он ощущал, что с ним что-то не так, что-то происходит… что-то страшное… Но память оставалась глуха и нема, Кассус рвал волосы, рычал и шипел, но вспомнить не мог – пусть и не мог понять, как это имя может спасти его…
Память молчала – до тех пор, пока его не оглушил мощнейший раскат грома, расколовший тихие небеса, и вместе с собой принесший нечто большее, чем память – Знание. И молодой мужчина, чувствуя, как колотится сердце в нетерпении и испуге, прокричал а накрывающую город чернильную тучу, грозу и запредельное, вторя грому, что пришел ему на помощь:
-Келиастрис Наядар!!! Сволочь, где тебя носит?!! Вспышка ***
Вспышка. Яркий свет. Продолжительное сияние, постепенно приобретающие спокойный желтоватый цвет. Гул и вибрация. Запах сценического грима и белых лилий.
Там, где всего минуту назад лежал полумертвый Демиург, остался лишь обрывок его сюртука. Каратели переглянулись. Чья-то душа все же позвала его…
-Пойдем по следу? – предложил Четвертый. Первый молчал около минуты. Он подцепил на острие меча обрывок сюртука собственного сына и сквозь прорези в ритуальной маски взглянул на более-менее вернувшихся во вменяемое состояние мирян. Серпенты – дети другого слишком строптивого Демиурга – смотрели на Карателей с откровенно сквозящими через вполне ожидаемый испуг злостью и ненавистью. Первый беззвучно усмехнулся: «Прямо заговоренный Мирок какой-то… Лучшие души забирает…»
-Нет, - произнес, наконец, старший Каратель. – Он слишком любит этот Мир, а Мир позвал его. – Меч Карателя одним взмахом прорубил окно в Межреальность, и Первый приказал: - Снять с Демиурга Келиастрис Наядара все блокировки. Разрешить вершить судьбы в рамках Мира Седьмой Земной Проекции. Объявить Седьмую Земную Проекцию закрытым Миром со статусом Тюрьмы для бога. – Каратель снял маску и посмотрел на серпентов, и пусть сравнение было неуместным, мирянам показалось на мгновение, что на них смотрит их же друг Наядар, но старше… Как если бы прошло лет двадцать.
-Миряне, - почти ласково обратился к ним Каратель, - когда снова встретите своего бога, передайте ему мои слова.
И Четверо исчезли с пустыря, оставив серпентов теряться в вопросах, самыми сложными и интересными из которых были: «Почему Каратели так резко смягчились?»; «Куда исчез Наядар?» и «В чем тут подвох?» Свет, боль и свобода…***
Свет, боль и свобода – неожиданный букет ощущений для того, кто решился принять удар. Тепло и сухо – вместо размоченной дождем глины и хлещущего по ранам ледяного дождя. И голос - встревоженный, почти паникующий, но такой знакомый, почти родной. Нет, не отец… Куда ему… Кто ты, голос?.. Невероятным усилием удается приподнять потяжелевшие веки, но перед глазами лишь туман и неясные контуры. Светлое пятнышко – лицо, наверное, - приблизилось, встревоженный голос звучит уже совсем рядом, но слов все равно не разобрать. Какая жалость…
Чуть дрожащие руки усаживают вертикально, не слушающиеся пальцы пытаются расстегнуть ворот и хитроумные застежки сюртука, но это не так просто сделать – они заклинили от крови и грязи. Тот, кто пытается это сделать, почти в отчаянии, ухо улавливает всхлип и срывающийся голос. Хочется спать… Непреодолимо…
Горячие ладони хлещут по щекам. В руки суют верный посох… Зачем?..
Сила, возвращаясь через посох, течет по пальцам, наполняя опустевшие сосуды, заставляя сердце биться ровнее, заставляя вздохнуть полной грудью. Удается расправить плечи, удается дышать, почти не чувствуя боли. Щиты сняты. Магическая энергия Мира вновь наполняет тело, с ней возвращаются ощущения, и зрение проясняется.
Кассус. Встревоженный, еще более бледный, чем обычно. Наядар тихо вздохнул и отвернулся – ему не хотелось видеть, как на этом лице возродиться та гримаса ярости и отвращения, которую Най видел в последний момент. Но на щеку тут же легла теплая и ласковая ладонь – Келиастрис вынужденно обернулся.
-Наядар… - шептал Люмине, с удовольствием выговаривая чужое этому Миру имя, и в его голосе не было ни злости, ни отвращения – только нежность и тревога. – Най… Прости меня… если сможешь…
Желтые глаза существа из иного Мира, наконец, сфокусировались на лице нервничающего, кусающего губу человека, зажимающего в ладонях его перепачканное лицо. На бескровных губах Демиурга оформилась легкая, печальная улыбка. Он поднял руку и смахнул с глаз поэта выступившие слезы.
-Не плачь по мне, Кассус, - попросил его постепенно набирающий силу голос. – Я того не стою.
-Не мели ерунду! – замотал головой человек и, нежно проведя подушечками пальцев по гладкой щеке, уткнулся своим лбом в его, лишь бы чувствовать и впредь его дыхание на коже и само его присутствие. Слова обжигали язык, но не произнести их он не мог: - Ты мне нужен, Келиастрис Наядар… Не уходи больше.
-Не уйду, - шепнул в ответ красивый баритон, плавно перетекающий в тягучее сопрано. Тяжелая и широкая рука сменилась изящной и легкой, а щеки коснулись теплые и мягкие женские губы. Но Кассус отпрянул. Мгновение он смотрел на удивленную девушку с неизменным узором на левой половине лице – ту самую Наяду, которая свела его с ума, понимал, что не хочет ее видеть, и не знал, как правильно это сказать… Губы и рот предательски пересохли, но он все же с трудом смог выдавить из себя:
-Наядар… Не нужно больше масок, прошу тебя… Будь со мной таким, какой ты есть на самом деле.
Девушка наклонила голову, ее черты снова с гипнотизирующей плавностью изменились, и на Кассуса вновь посмотрели желтые глаза с горизонтальной щелкой зрачка. Метаморф облизнул пересохшие губы, но не успел ничего сказать: Кассус резко, быстро подался вперед и впился в его губы долгим, чувственным поцелуем, и пряный вкус его губ, страсть и почти отчаяние в каждом движении кричали яснее всяких слов: «Я люблю тебя!» Они оба плавились в огне накатывающей страсти, но теперь все было не так, как прежде – ведь сорваны все маски, и пальцы перебирают истинные волосы, гладят истинную кожу, и на поцелуй отвечают настоящие губы…
Кассус прижался к мужчине плотнее и жарче, целуя и покусывая его губы, зарываясь пальцами в спутанные волосы, притягивая его к себе как можно сильнее, словно боялся, что маг исчезнет так же внезапно, как и появился, но тягучие, как подогретый воск, секунды таяли на губах, а метаморф – теплый, желанный – оставался рядом и тихо стонал – от боли. Люмине испуганно отпрянул и взглянул в нечеловеческие глаза. Келиастрис криво усмехнулся:
-Ты не против, если я приму душ? А то я тебя всего перепачкаю.
В каком-то смысле, эти слова подействовали на Кассуса отрезвляюще; певец несколько убито кивнул, встал, подал магу руку, чтобы помочь подняться, но Демиург встал сам и, опираясь на верный посох, поковылял к ванной комнате. Он и без указаний хорошо помнил, где она находится в этой квартире, и только покосился на закрытую дверь спальни…
А уже через пять минут Кассус Люмине сидел на кафеле пола в ванной комнате и, обхватив руками голову, сражался с собой и своими чувствами. С одной стороны был здравый смысл, с другой – чувства, и он никак не мог привести их к хоть какому-то компромиссу.
Прямо перед ним на вешалке висел перепачканный в крови и глине сюртук мага – волокна ткани на многочисленных прорехах с немыслимой скоростью срастались сами собой – и Кассус ловил себя на мысли, что он очень надеется, что раны самого метаморфа затянуться с такой же фантастической скоростью. В нем все было нечеловеческим, чужим, но и притягательным… любимым… Он мечтал о той минуте, когда раны перестанут беспокоить мага, и поэт смог бы прикоснуться к любимому, уже не боясь причинить ему боль… Потом вступал в спор здравый смысл и ехидно напоминал ему о то, что существо, способное менять облики как перчатки, само по себе создано для обмана, что метаморф уже однажды обманул его, играл его сердцем… Сердце начинало протестовать и отвечало, что если бы он столь ничтожно мало был заинтересован в судьбе Люмине, он не стал бы рисковать своей жизнью и вытаскивать его из-под той балки. Разум ворчал, что любовь мужчины к мужчине – это настоящая болезнь и ее лечить нужно… Но взгляд падал на душевую кабине, за тонированным стеклом которой высокая, крепкая фигура Наядара была видна очень даже отчетливо… и Кассус запутывался все сильнее…
«Боги… помогите мне разобраться! – вознеслась к вершинам мироздания отчаянная мольба. – Хотя бы в самом себе…»